--------------------------------------------------- 2.

Дурная это была затея…

Узкая полоска смятой травы петляла по лесистому бездорожью, переползала с холма на холм,  закладывая петли вокруг разлапистых елей, огибая непролазные дебри колючего переросшего шиповника, сухой, вытянувшийся в рост его травы, и безнадёжно-тощей, но густой и упорной древесной поросли, словно тот, кто бежал, нёсся, не разбирая дороги.

В лесу тем временем начинало темнеть, и сгущающиеся сумерки словно спешили опередить густой туман, неумолимо выплывающий с низин. А потому, когда тощая, едва различимая тропка под ногами неожиданно вильнув, слилась с заброшенной грунтовой дорогой, Стейнар вздохнул с облегчением: вряд ли кого-то могла бы порадовать перспектива застрять в этих мутных дебрях на ночь.

Меньше ста шагов – и из плотного киселя тумана выплыли едва различимые контуры зданий, внезапных в лесу, и потому неожиданно высоких.

Стейнар, уже готовый поверить в свою удачу, ускорил шаг…

Вскоре по сторонам дороги невнятной тёмной полосой обозначилась робкая изгородь, и он оказался на узкой безлюдной улице. Нависающие над ней с обеих сторон дома в два этажа, стояли вплотную, словно прижавшись друг к другу, искали защиту от окружающего леса. Они казались настороженными и безлико одинаковыми, с тёмными стенами, неосвещёнными окнами, закрытыми на нижних этажах ставнями.

Тревожащее и безмолвное, местечко это могло бы казаться заброшенным, если б не робкий привкус печного дыма в воздухе да единственное, почти неуловимое движение невидимой руки, поспешно задёрнувшей занавеску при его приближении.

Улица была пустынна и нелюдима. Однако ощущение пристального внимания, с которым за ним наблюдают, усиливалось у Стейнара с каждым шагом. Казалось, что всё в городе — и серые окна, и мрачные постройки, стены, с облезлой краской, заросшие паутиной чердачные проёмы – весь этот внезапный, напряжённый и потому негостеприимный город, замер, разглядывая и с пристрастием изучая случайного путника.

Внезапно что-то заставило его оглянуться. В чёрном проёме арки обрисовался едва различимо человеческий контур, неподвижный и неожиданный. Стейнар окликнул незнакомца – тот не пошевелился, но и не ответил: от этого молчаливого наблюдателя повеяло жутью. Один шаг в его направлении -- и неизвестный повторил это движение, слившись с темнотой и беззвучно растворившись в ней.

    Стейнар невольно поёжился. Необъяснимо, и явно не к месту, он ощутил себя мышью, загнанной, но ещё не лишённой свободы метаться в ловушке. Странную эту мысль он отбросил усилием воли. Однако царапающий неприятный осадок беспокоил неприятным предчувствием.

  Он двинулся дальше, невольно вглядываясь в тени, и борясь с наплывающими волнами  ощущениями беспокойства и жути, в самом факте их возникновения было что-то неправильное и нереальное. И эта давящая пустота, в городе, безусловно живом, но мрачном и непонятном, обволакивала, сковывала и подавляла, словно ядовитая паутина, морок, зыбкое наваждение…

Стейнар добрёл до перекрёстка и огляделся по сторонам. Уже почти совсем стемнело, и расходящиеся в разные стороны одинаково вели во мрак. И тут вдруг подумалось, с отчаянием и какой-то нелепой обидой, что лес, из которого он так стремился выбраться до наступления темноты, гораздо чище и дружелюбнее этого города… Через миг, словно в ответ, раздались невнятные шаркающие шаги. Из сумрака медленно и неуклюже, точно подталкиваемая в спину, шагнула массивная угловатая фигура. Увалень с обликом деревенского дурака, в грязной рубахе, обвислых на коленях портках, упорно косил глазами куда-то в сторону. Правая нога была босой и грязной, на левой чудом болтался разношенный ботинок. Стейнар бросился к убогому с вопросами, однако тот молча переминался с ноги на ногу, и лишь на вопрос о трактире ткнул рукой на одну из дорог, после чего развернулся и заковылял обратно во мрак.

     Указанная дурачком дорога была не лучше и не хуже других. Разве что под ногами ощущался булыжник. Дома по сторонам были такими же невнятными, невыразительными и однотипными, будь то лавки, жилые постройки или мастерские, и казалось, что брести среди них придётся теперь всю оставшуюся жизнь -- слепо, в тёмной мути, шаркая, как тот дурак, ногами...

Наконец слабый огонёк прорезался из тумана где-то впереди. Идя на его свет Стейнар вышел к трактиру, приземистому и непривычно для таких заведений нелюдимому. Фонарь над дверью был тем самым светом, что привлёк его внимание; окна и здесь были глухо черны, а дверь оказалась запертой изнутри.

На стук, оглушительный на фоне царившего вокруг безмолвия, явился хозяин -- низенький плотный человек, с брюшком, в халате и ночном  колпаке, видимо, готовился отходить ко сну. Поспешно открыв дверь, он тут же отпрянул, видимо, яркий свет фонаря ударил в глаза.

Стейнар спросил о ночлеге и ужине. Трактирщик закивал согласно, хотя и без энтузиазма, и пропустил позднего посетителя внутрь. Они пересекли тёмный,  безлюдный зал, сумрак которого лишь слабо разгоняло трепещущее пламя свечи, которую нёс в руке хозяин заведения.

Поднимаясь вслед за ним по рассохшейся скрипучей лестнице на второй этаж, Стейнар невольно обратил внимание на ноги трактирщика: он был обут только в один, левый, башмак. И снова подумал о спешке, с которой, очевидно, бедняга расстался с постелью.

Комната, в которую они пришли, оказалась неожиданно уютной. Не превосходя размерами обычных помещений такого рода, была тем не менее без посторонних запахов, столь частых в наёмном жилье, и, насколько это можно было оценить в полумраке, обставлена всем необходимым. К тому же кровать, основное, что занимало мысли Стейнара после долгих блужданий по лесу, заполнявшая собой большую её часть, казалась вполне располагающей к отдыху.

Трактирщик, всё это время молчал, будто избегая общения, но тут, как назло, похоже вспомнил об обязанностях, и рассыпался предложениями услуг, слегка неуместными и утомительными по причине позднего времени. Его навязчивое желание забрать в чистку обувь Стейнара даже слегка разозлило. И тот, чтоб покончить с этими затянувшимися переговорами, резко оказал и настойчиво выдворил разошедшегося хозяина за дверь, продолжая выслушивать доносящиеся оттуда заверения, что «тот же час пришлёт ужин в комнату» и «изволите убедиться, что дочка моя – повариха отменная»

Дочка! Стейнар усмехнулся. И это в городе, каких-то полчаса назад чуть не заставившего его забыть, что такое живые люди! Забросив дорожную торбу глубоко под кровать, Стейнар, не разуваясь, растянулся поверх покрывала.